В боях за тракторный завод

Маршал В. И. Чуйков беседует с участниками битвы на Волге В. В. Филимоновым (слева) и А. Я. Очкиным

 

 

 

    

Блиндаж трясло, как в лихорадке. Земля звенела и стонала. Сыпались с потолка крошки запекшегося грунта, в углах и под балками что-то потрескивало и шипело, как бы предупреждая: «Уходите, сейчас рухнет». Но уходить нельзя: здесь находился командный пункт 62-й армии. Потеряй связь и оставь войска без руководства хотя бы на час, и все может кончиться катастрофой. Лишь изредка, когда совсем рядом взрывались тяжелые фугасные бомбы, от которых качался весь берег, тогда я или начальник штаба Николай Иванович Крылов выходили на несколько минут на воздух, под открытое небо. Но и тут, под открытым небом, потолок тоже был низким. Над головой ворочались огромные клубы дыма, хлопьями валилась черная сажа, а там, выше этой черной толщи, яростно трещали пулеметы, ревели моторы пикирующих «Юикерсов», выли бомбы. Все кругом гудело, стонало, рвалось... Так начался день 14 октября 1942 года, один из самых трудных и трагически тяжелых дней великого сражения на Волге.

 

Три пехотные и две танковые дивизии бросил Паулюс в наступление на район Тракторного завода. Главный удар наносился по частям 37-й гвардейской дивизии, которой командовал Виктор Григорьевич Жолудев — высокого роста, плечистый, с железным характером генерал. В полках дивизии было около пяти тысяч десантников-комсомольцев, не знающих страха в бою. На правом фланге этой дивизии, в северной части завода, оборонялись остатки 112-й стрелковой дивизии — закаленные в боях сибиряки. Они вместе с десантниками Жолудева и приняли на себя этот самый жестокий удар Паулюса.

 

Превосходство противника в людях было один к десяти, в танках— один против двенадцати, а его авиация безраздельно господствовала на этом участке. На боевые порядки защитников Тракторного завода было сброшено более десяти тысяч бомб разного калибра, а артиллерия и минометы вели огонь с рассвета до темной ночи без передышки.

 

К полудню сто семьдесят немецких танков прорвались через боевые порядки гвардейцев-десантников и смяли левый фланг 112-й дивизии сибиряков. Однако командные пункты полков остались на месте. Гвардейцы и сибиряки дрались до последнего патрона. Окруженные и отрезанные от главных сил, они продолжали сражаться, извещая о своем существовании по радио: «За Родину умрем, но не сдадимся!»

 

К вечеру сведения от войск поступали противоречивые, уточнять их становилось все труднее и труднее. Командные и наблюдательные пункты полков и дивизий разбивались снарядами и бомбами. Многие командиры погибли. На командном пункте армии погибло 30 человек. Охрана штаба армии не успевала откапывать людей из разбитых блиндажей. В эти у Паулюса не нашлось свежего батальона, чтобы сделать рывок на триста метров и захватить командный пункт штаба армии. Всего триста метров! Но мы не думали отступать…

 

К полуночи выяснилось, что захватчики обошли Тракторный завод с трех сторон. По предварительным подсчетам, за день они потеряли 40 танков. У стен завода валялось до трех тысяч трупов гитлеровцев. Мы тоже понесли большие потери, особенно от авиации: в ночь на 15 октября на восточный берег было переправлено 3 500 раненых бойцов.

 

Бои не прекращались и ночью, а утром 15 октября они возобновились с нарастающим размахом.

 

Трудно, почти невозможно пересказать динамику боев этого дня, поэтому позволю привести здесь короткие записи из своего боевого дневника — правда, за минувшие годы я кое-что уточнил и в нем.

 

«5 часов 30 минут. Противник снова, как и вчера, начал усиленную артиллерийскую подготовку на фронте от реки Мокрая Мечетка до поселка «Красный Октябрь».

 

8.00. Противник перешел в наступление танками и пехотой. Сражение идет по всему фронту.

 

9 часов 30 минут. Атака противника на ТЗ отбита. На заводском стадионе горят десять фашистских танков.

 

10.00. 109-й гвардейский стрелковый полк 37-й дивизии смят танками и пехотой.

 

11 часов 30 минут. Левый фланг 112-й стрелковой дивизии смят, около 50 танков утюжат ее боевые порядки.

 

11 часов 50 минут. Противник захватил стадион ТЗ.

 

12.00. Убит командир 117-го стрелкового полка гвардии майор Андреев.

 

12 часов 20 минут. Радиограмма из шестиугольного квартала, от подразделения 416-го полка: «Окружены, патроны и вода есть, умрем, но не сдадимся».

 

12 часов 30 минут. Командный пункт генерала Жолудева бомбят пикировщики. Жолудев остался без связи, в заваленном блиндаже, связь с частями берем на себя.

 

13 часов 10 минут. На КЛ штаба армии завалило два блиндажа.

 

13 часов 20 минут. В блиндаж генерала Жолудева дан воздух (через трубку).

 

14 часов 40 минут. Телефонная связь с частями прервалась, перешли на радио, дублируем офицерами связи. Наша авиация не может подняться с аэродромов: истребители противника блокируют наши аэродромы.

 

15 часов 25 минут. Охрана штаба армии вступила в бой.

 

16 часов. Связь с 114-м гв. полком прервана, его положение неизвестно.

 

16 часов 20 минут. Около ста танков противника ворвались на территорию ТЗ. Авиация противника по-прежнему висит над головами, бомбит, штурмует.

 

16 часов 35 минут. Командир полка подполковник Устинов вызывает огонь артиллерии на себя, его КП окружен автоматчиками.

 

17 часов. Радисты едва успевают записывать радиограммы от подразделений, которые продолжают вести бой в окружении».

 

В этот тяжелый час позвонил член Военного Совета фронта товарищ Н. С. Хрущев. Он спросил:

 

— Что может сделать армия, чтобы не отдать Тракторный завод врагу?

 

Я ответил, что если завтра бросить все силы армии в район Тракторного завода, то это будет только на руку врагу: завод мы не удержим, а город сдадим.

 

Я понял, что спрашивал он меня об этом не в порядке постановки передо мной вопроса, а для подтверждения своей мысли.

 

— В чем вы сейчас особенно нуждаетесь? — спросил затем Никита Сергеевич.

 

— Прошу дать больше боеприпасов, без которых армия может погибнуть и не выполнить задачу,— ответил я и пожаловался на трудности управления войсками, так как связь проводная горела, а радиостанции разбивались вместе с командными пунктами.

 

— Понимаю, боеприпасами поможем,— сказал на прощание Никита Сергеевич.

 

Из этого разговора мне стало ясно, что Ставка также обеспокоена положением дел в городе и, по-видимому, требовала от Военного Совета фронта, в частности от товарища Н. С Хрущева, объяснений о создавшемся положении.

 

Часа через два после этого разговора в блиндаж зашел человек, весь в пыли, потный. Он с трудом держался на ногах. Это был генерал Жолудев. Мне показалось, что он стал ниже ростом.

 

— Товарищи, — сказал он, —тридцать седьмая гвардейская дивизия не отступила, ее остатки продолжают героически сражаться…

 

Сказав это, он сел на земляную лавку и закрыл лицо руками, нам было ясно без слов, что переживает этот богатырь. Его гвардейцы приняли неравный бой. Сильные, отважные, они пускали в ход все, что у них было, — и гранаты, и ножи, и приклады автоматов... но, повторяю, бой был неравный, и к этому вечеру осталось несколько сотен.... Тяжелый, трагический день: дивизия, обороняя Тракторный, не отступила, да и некому было отступать. Судьба завода была решена.

 

Я говорю «решена», потому что на другой же день, как мы и предполагали, Паулюс подтягивал свежие резервы танков и пехоты для населения нового мощного удара по центру обороны армии. Он рассчитывал, что мы бросим все силы на борьбу за Тракторный завод и тем самым откроем ему ворота к Волге на других участках. Но этого не случилось. И в те дни, когда начались новые схватки с врагом в районе заводов «Баррикады», «Красный октябрь», за Мамаев курган и на других участках, мне трудно было смирится с мыслью, что Тракторный занят противником. Впрочем, по отдельным признакам поведения противника чувствовалось, что оставшиеся в том районе наши воины продолжают выполнять поставленную перед ними задачу. Да, я это чувствовал, предполагал, но у меня не было с ними связи и никаких сведений, чтобы помочь им хотя бы огнем артиллерии.

 

Тяжесть, горечь усиливались еще и тем, что не было, по существу, никаких более или менее подробных сведений о том, как действовали остатки 112-й стрелковой дивизии сибиряков и какова их судьба. Это лежало на моей совести горячим углем с 17 октября 1942 года по сей день. И вот недавно ко мне пришли два товарища в гражданских костюмах: высокий, белокурый, с шрамом от пулевого ранения в щеку Алексей Яковлевич Очкин и второй — среднего роста, смуглый, неторопливый в движениях, тоже с шрамом на лице от осколочного ранения Борис Васильевич Филимонов.

 

 

Генерал В. И. Чуйков на командном пункте 

 

 

Первый сохранил еще военную выправку, четко доложил:

 

— Товарищ командующий, прибыли доложить о выполнении вашего приказа по обороне Тракторного завода.

 

— Мы из сто двенадцатой дивизии Сологуба,— добавил второй и, помолчав, пояснил: — Вот Алексей,— он показал на товарища,— командовал противотанковой батареей, а я был заместителем дивизиона ПТО по политчасти.

 

Три часа длилась наша беседа. Потом встречались, уточняли обстановку на карте...

 

Вот одна, неизвестная до сих пор страница о героизме наших воинов в великом сражении.

 

Да, мои предположения о том, что немецким захватчикам пришлось нести потери на Тракторном заводе и после 15 октября, подтвердились. Сибиряки из 112-й дивизии, которых провел через суровую школу боевой жизни один из самых храбрых и волевых комдивов, герой гражданской войны и Испании Иван Петрович Сологуб, погибший в боях за Дон в августе 1942 года, сражались в цехах завода группами и в одиночку, сражались умело, с большим упорством.

 

Достаточно коротко передать ход с танками в районе площади имени Дзержинского, и станет ясно, во что обошлась Паулюсу затея таранного удара с целью выхода к Волге через район Тракторного завода.

 

В батарее лейтенанта Очкина, на которого возлагалась задача оборонять площадь и быть готовым к борьбе в любых условиях, то есть в окружении, было три орудия ПТО и девять противотанковых ружей. В одном орудийном расчете, что стоял на южной кайме площади, был юный друг лейтенанта — подносчик снарядов пятнадцатилетний Ваня Федоров, курносый, подвижный и, как рассказывает Алексей Очкин, драчливый юнец. Они познакомились в пути на фронт, где-то около станции Поворино. Лейтенант заметил отдыхающего на буфере зайца, подошел к нему, попытался стащить, а тот, обороняясь, двинул его ботинком в лоб.

 

— Что ты пристал, я хочу на фронт...

 

Вскоре друзья нашли общий язык, и теперь здесь, на площади имени Дзержинского, когда после очередной бомбежки и неравной борьбы с танками в расчетах осталось по одному-два человека, Ваня Федоров стал наводчиком орудия. Наступил критический момент. Танки ворвались на площадь. Вслед за ними к орудию Вани ринулись автоматчики. Алексей Очкин кинулся выручать друга, но его остановил замполит дивизиона Борис Филимонов:

 

— Справа тоже танки, там убит наводчик. Ваню теперь не спасешь…

 

Они считали, что Ваня уже погиб, но мальчик каким-то чудом уцелел. Из ровика, выкопанного возле орудия, он отогнал автоматчиков гранатами, но танки так не отгонишь.

 

— Плетью повисла правая рука, — рассказывает очевидец подвига Вани Борис Филимонов, — осколком снаряда оторвало кисть другой. А к орудию ползли еще два танка. И тогда из ровика поднялся окровавленный мальчик. Маленький, нет, огромный. Руки перебиты...

 

 

 

Бой идет в мартеновском цехе 

 

 

Он пал под гусеницы — головой вперед. Раздался взрыв...

 

Ване Федорову было пятнадцать, он всего один день носил на груди комсомольский билет. Какое же было сердце у юного богатыря земли русской!..

 

Вот с какими крепостями пришлось иметь дело солдатам Паулюса в районе Тракторного завода. Только на площади имени Дзержинского Паулюс потерял 14 танков.

 

Танки и пехота Паулюса разрезали остатки 112-й дивизии на три части. Одна часть отошла на север и соединилась с группой Горохова; другая, возглавляемая лейтенантом Василием Шутовым и Алексеем Очкиным, осталась в литейном и сборочном цехах; третья, которую объединил политработник Борис Филимонов, сосредоточилась в подвалах Нижнего поселка, где размещался штаб во главе с начальником артиллерии подполковником Николаем Ивановичем Годлевским.

 

Двое суток вела борьбу с танками и пехотой группа Филимонова. Подполковник Годлевский был убит прямым попаданием снаряда в грудь.

 

На этом участке советские воины были для немецких танкистов поистине грозной силой.

 

Кончились боеприпасы. Пришла пора вырываться из окружения. Усталые, голодные — последний раз обедали 14 октября, тридцать бойцов вступили в схватку с целым батальоном гитлеровцев и вырвались из огненного кольца. Филимонов был ранен. Оставшиеся в живых принесли его к переправе группы Горохова. В сумке у Филимонова были документы погибших товарищей.

 

Еще более упорно держалась в цехах завода группа Алексея Очкина.

 

— С Васей Шутовым нам удалось собрать разрозненный бойцов в один кулак, — рассказывает Алексей Очкин, — и организовать атаку на кузнечный цех. Внезапный ночной налет ошеломил немцев, которые считали, что с защитниками завода уже давно покончено. Утром немцы выбили нас из этого цеха. Потом мы их. Затем опять немцы пошли на нас. Понимая, что долго не продержимся — у них явное превосходство в силах, — пошли на хитрость. Отошли, но спрятали автоматчиков в засадах. Только фашисты ввалились в цех, как им в спины автоматные очереди. Половину уложили на месте, остальные разбежались. Они не любили ближний бой...

 

Как явствует из рассказа Алексея Очкина, фашисты, ворвавшись в завод, не смогли окончательно сломить в тот же день сопротивление мелких гарнизонов 112-й и 37-й дивизий. Группа Очкина и Шутова сражалась там несколько дней. И почти каждый день на территории завода вводились свежие силы противника — пехота, танки. Танки стреляли через проломы в стенах. 

 Добившись многократного превосходства, гитлеровские офицеры с немецкой методичностью приступили к уничтожению мелких групп. Минометные батареи, танки, орудия устанавливались в пролетах на прямую наводку и уничтожали все живое и даже мертвое.

 

 — Фашисты, окружив нас,— продолжает рассказывать Алексей Очкин,— хотели если не взять живьем, то сжечь, превратить в пепел. Помню, как кто-то из моих ребят выскочил из полыхающих руин сборочного цеха и тут же был сражен длинной очередью пулемета. Значит, надо терпеть, дождаться ночи и затем решительным броском прорваться к Нижнему поселку. У нас уже кончились боеприпасы, изнуряла жажда, хотя бы глоток воды! Минувшей ночью один рабочий, не знаю, как его фамилия, в памяти остался только его облик — среднего роста, рыжие усы, коренастый,— помог нам разыскать в трубах воду, но она скоро кончилась... Наконец наступила долгожданная ночь. Полетели последние гранаты, выпустили последние патроны и прорвались к Нижнему поселку... Там, под кручей, у берега Волги, нашли боеприпасы и снова закрепились. На этой круче,— Очкин показал мне на карте участок за Нижним поселком Тракторного завода,— мы оборонялись до двадцать второго октября.

 

Я посмотрел в глаза собеседнику. Да, вспомнил: мне кто-то говорил, что в 112-й дивизии называют не то в шутку, не то всерьез комдивом какого-то мальчугана, который, дескать, продолжает командовать «дивизией» из 57 человек. К сожалению, никаких сведений от комдива в штаб армии тогда не поступило, и мы не могли установить, где он действует.

 

В ту пору Алексею Яковлевичу Очкину было всего лишь 18 лет. Он родился на Смоленщине, в деревне Латынина, сирота воспитывался у женщины, которая работала фельдшером в сельской больнице. Началась война, Алексей, прибавивший себе два года, поступил в артиллерийское училище и через шесть месяцев—на фронт. В дни боев за Дон он командовал огневым взводом ПТО, на счету которого было восемь подбитых танков. Проворный, смекалистый, он скоро завоевал доверие своих боевых товарищей, стал командовать батареей, а в дни боев на последнем рубеже обороны Тракторного завода, на круче, лейтенант Алексей Очкин возглавил группу, в которую входили автоматчики, минометчики, саперы и бронебойщики.

 

К самой кромке крутого берега прицепились остатки дивизии — 57 человек. К ним вскоре присоединились пять бойцов, которых привел Степан Кухта из группы Филимонова.

 

— Нас было меньше роты, а их, гитлеровцев, не меньше полка плюс танки, артиллерия, авиация. Но мы решили стоять здесь насмерть,— продолжал рассказывать Алексей Очкин. — На правом фланге со станковым пулеметом занял оборону Пивоваров, он же бронебойщик. Пивоваров самый старший, ему около пятидесяти, участник обороны Царицына. Я назначил его замполитом. Коммунист Степан Кухта остался за парторга; отличный пулеметчик, еще с времен гражданской войны, он возглавил бронебойщиков, автоматчиков и ручных пулеметчиков в центре обороны. Внизу, у самой воды, установили два миномета, у одного вместо плиты под пятку подгадывали камень. Минометчиков возглавил начальник штаба Вася Шутов. Он же по ночам выставлял внизу автоматчиков, чтобы по песчаной косе нас не обошли.

 

Едва успели закрепиться, свить ласточкины гнезда на круче, оборудовать ячейки, как немцы обрушили на нас огонь артиллерии, затем авиации. Много снарядов и бомб они потратили, но впустую. То перелет, то недолет. Тонкую ниточку наших ячеек трудно было взять на прицел. Попробуй попади в самую кромку обрыва! Но когда они пустили против нас около двух батальонов пехоты с танками, то через два дня у нас осталось только семнадцать боеспособных, один пулемет, десяток автоматов и два противотанковых ружья. Продуктов нет, боеприпасы на исходе.

 

Мы валились с ног от усталости, кружилась голова от голода. Посылал я бойцов по ночам разведать чего-нибудь съестного, но где добудешь? И вдруг докладывают: «Товарищ комдив (это в шутку меня так называли), обнаружили рядом склад провианта. Интендант лежит на бочках и ничего не дает».

 

— Как это не дает?!

 

— Строчит из автомата, товарищ лейтенант.

 

Направился туда сам. Спустился с кручи. Прошел в сторону Мечетки несколько десятков метров. Вижу, на бочках лежит старик-интендант с автоматом. Контуженный, он ничего не соображал, и нам пришлось силой забрать у него продукты. В бочках оказалась солонина. Обнаружили еще килограммов двадцать конфет «Раковая шейка» и литров пять разведенного спирта. Хлеба ни крошки! Целое богатство отдали бы мы тогда за какой-нибудь сухарь.

 

...Когда на боевых позициях нас осталось только шестеро: я, Вася Шутов, Степан Кухта, Коля Сергиенко, Коля Смородин и Черношейкин (имени его не помню) — и человек двадцать раненых под кручей, немцы пустили против нас саперно-штурмовой батальон с тяжелыми танками-тральщиками. Они хотели примять нас катками, а кто взорвется — тральщику не страшно... В том бою со мной случилась беда...

 

Алексей Очкин горестно поморщился, в его глазах появилась тоска: он сожалел, что не может рассказать об исходе последнего боя на круче. Пуля прошила ему голову, крупный осколок раздробил бедро, другой пробил комсомольский билет на груди, но в кармане под комсомольским билетом лежала полированная стальная плашка — зеркальце из подбитого танка,— оно не пустило осколок к сердцу.

 

...Прошло двадцать лет, Работает на полную мощь Тракторный, жив и отлично трудится Алексей Очкин.

 

И в рассказах его открылась еще одна страница из истории великой битвы на Волге.

 

2 февраля 1943 года. Город с птичьего полета

 

 

Журнал "Огонек", №6, февраль, 1963