|
Репортаж Стефан ГЕЙМ ...Ночью был шторм, и старенький колесный пароход робко отстаивался в порту, прежде чем выйти в очередной рейс по морю. Потом ветер, дувший из степей, немного приутих. И вот теперь, прекрасным ранним утром, солнце рассыпает миллионы алмазов по неспокойной еще волне моря, носящего название затопленной казачьей станицы Цимлянской, и смутная береговая линия на горизонте теряется в нежной зелени безграничных равнин. Я путешествую по сделанному человеческими руками морю, которое вчера было степью. «Вчера, сегодня... Вчера, сегодня...» — трудолюбиво отстукивает пароходная машина. Может быть, эти два слова лучше всего выражают то непрерывное возбуждение, которое я ощущал, путешествуя по этой стране, стоя у новых автоматических линий на заводах, глядя на мигание трубок на вычислительных машинах, разговаривая с ловцами космических лучей и теми, кто посылает спутников в мировое пространство... Но нет! Тут есть еще и третье слово: «Завтра». И какое Завтра! ...Еще при жизни нашего поколения, вашего и моего, мы увидим межпланетные путешествия! ...Мы построим машину, которая будет вычислять со скоростью миллиона операций в секунду! ...Мы свяжем два континента в единую энергетическую систему! ...Мы решим проблему источников энергии на века! ...Мы создадим новый тип рабочего — рабочего-инженера! ...Мы построим Коммунизм! Я слышал голоса ученых, инженеров, рабочих, студентов, строителей, искателей. Они повторяли: — Мы сделаем, мы построим, мы создадим! ...Уже полночь. Берег придвинулся ближе; то там, то здесь островки свежего, зеленого кустарника, полузатонувшие деревья. Впереди город, порт, причалы, краны — Калач! Встают в памяти сводки военных лет, молниями пронизывающие эфир, крупные заголовки в газетах: Калач!.. Это уже был встречный удар. Когда клещи сомкнулись в Калаче, судьба фашистов в Сталинграде была решена, и не только в Сталинграде. Сталинград! В первую весну после великой битвы даже трава не хотела расти на Мамаевом кургане: слишком много стали было запахано в эту землю; то, что и сейчас шуршит под вашими ногами, как гравий, — это мельчайшие осколки снарядов. Но сегодня с этой вершины десяток раз, переходивший из рук в руки, растянувшийся на сорок пять миль город предстает перед вами возрожденным и молодым: заводы, окруженные новыми домами для рабочих, парки с деревьями не старше пятнадцати лет и вдали две стройные стальные башни, несущие провода, переброшенные через Волгу; там, омывая грудь могучей плотины, разольется вскоре новое море, еще более обширное, чем Цимлянское, и заработают турбины электростанции, одной из самых больших в мире... Как маленькие трудолюбивые муравьи, неустанно снуют в высоте взад и вперед вагонетки. Они держат связь между вчерашним, сегодняшним и завтрашним... Прыжок в космос На календаре тот день был весьма уместно обозначен для верующих словом «Вознесение». После завтрака, в час, когда человек приходит в хорошее расположение духа, резкий телефонный звонок разорвал праздничную тишину. Звонил один из берлинских издателей моих книг. —Слышали последнюю новость? —Нет. —Разве вы не слушаете радио? —Только при крайней необходимости. —Третий спутник запущен! Мой собеседник выжидательно умолк. Он, должно быть, ждал от меня какого-нибудь «ах!», или другого возгласа удивления, или хотя бы вздоха, вырвавшегося из сжатых губ. Но я не доставил ему этого удовольствия. Будучи в Советском Союзе, я научился, по примеру советских ученых, не удивляться ничему. —Но третий спутник весит почти полторы тонны! — с надежной продолжал издатель — Вдвое больше, чем второй! Вы только подумайте!.. —Они там, в Советском Союзе, не так уж стеснены по части величины и веса, — сказал я; впрочем, это я цитировал слова профессора Евгения Федорова из советской Академии наук.— Они не стали бы тратить силы, чтобы запустить в небо какой-нибудь апельсин... Издатель, должно быть, начал раскаиваться, что позвонил мне. —У третьего на борту целая куча инструментов! — сделал он новую попытку. —Разумеется. — И я снова стёл цитировать профессора Федорова: — Серьезную пользу для науки могут принести только большие спутники. Чем больше они сами, тем больше полезная нагрузка, тем богаче научные результаты... —Они называют его «летающей лабораторией»! — крикнул издатель, явно уже теряя всякую надежду расшевелить меня. —Они правы, — подтвердил я. — Видимо, на нем есть приборы для изучения состава космических лучей протонов-фотонов и прочего... Там должны быть и аппараты для наблюдений корпускулярного потока Солнца и еще такая штука для регистрации микрометеоров... —Микро... чего? — услышал я в трубку. —Микрометеоров, — повторил я терпеливо. — Это, знаете, такая космическая артиллерия, с которой могут встретиться межпланетные корабли... Я не удивился бы, если бы там был и прибор для измерения состава верхних слоев атмосферы и концентрации в них положительных ионов. Вы ведь, наверно, слышали об ионах, а? Что-то неясно забулькало на том конце провода. —Знать все о положительных ионах в ионосфере очень важно. Изучение ионосферы обеспечит надежную радиосвязь между космическими кораблями и межпланетными вокзалами на Земле... Ну, и еще магнитометр; это для того, чтобы поближе познакомиться с магнитным полем той планеты, на которой мы имеем счастье проживать. Видите ли, мы знаем о действии этого магнитного поля только на поверхности Земли или на небольшой высоте... — Тут я вспомнил легкую улыбку, промелькнувшую на лице профессора Федорова. И я повторил его слова: — Правду говоря, мы даже пока не знаем, откуда там вообще магнитное поле... В телефонной трубке царила полная тишина. —Вы еще у телефона? — спросил я. Да, издатель еще слушал меня, но был явно подавлен. —Меня не удивило бы так же, — продолжал я ровным голосом, — если бы спутник вез на себе и спектрограф: ведь интересно узнать состав газообразной материи на таких больших высотах... Видите ли, всеми этими приборами командует одно электронное программное устройство, оно не так уж невероятно сложно, если вам доведется его увидеть. Показания, собранные приборами, переводятся на телеграфную ленту... В определенные, заранее установленные промежутки времени «управляющий» говорит: «Давай!» — и радиотелеметрическая система спутника начинает передавать с ленты... Алло! Ответа не последовало. Легкий щелчок сообщил о том, что мой собеседник положил трубку. Есть люди, которые спешат первыми удивить вас очередной сенсацией. Когда им это не удается, они очень обижаются. Когда профессор Евгений Константинович Федоров сказал мне, что мы еще увидим межпланетные путешествия, я, естественно, спросил, сколько ему лет. Выяснилось, что он родился в 1910 году. И такова уж сила уверенности в собственном долголетии, что я тут же нарисовал себе картину: отправляется первая флотилия космических ракет с пассажирами «откуда-то из Европейской части Советского Союза...»  Член-корреспондент Академии наук СССР Е. К. Федоров в своем кабинете Е. К. Федоров — один из членов Советского комитета Международного геофизического года и как член этого комитета — официальный представитель советских спутников на Земле. Он возглавляет Институт прикладной геофизики Академии наук СССР. По специальности Федоров — метеоролог, человек погоды, и при первой возможности готов забраться в гущу своих любимых облаков, особенно грозовых, и заставить их разразиться дождем раньше, чем они превратятся, скажем, в град. Правда, он хмурится, когда его называют «деятелем дождя». — Мы можем преобразовывать облака,— говорит он,— заставлять их исчезать, скажем, над аэродромами, но вовсе не всегда умеем превращать их в экономически полезные массы дождя. Видите ли, облако не вещь, а процесс... Мы еще не можем «взять облако в работу» — заставить его вобрать в себя побольше воды и «вылить» ее там, где надо. Говорят, американцы беспокоятся: а вдруг советские метеорологи все-таки решат эту проблему! «Бюллетень американского метеорологического общества» писал после запуска первого спутника, что «русские — в этом уже не может быть сомнения — способны решить любую научную задачу». Впечатление было такое, что авторов статьи заранее пробирала дрожь при мысли, что русские могут забрать себе всю хорошую погоду, оставив американцев с носом... Я могу понять их беспокойство: в самом деле, что станется с бедными американскими миллиардерами, если они не смогут больше играть летом в гольф, поскольку солнце перестанет светить над ПаЛм-Бичем! Как известно, запуски спутников вызвали за океаном немалую суматоху. Мне и самому вначале казалось, что тут всплыл один из тщательно хранимых в тайне «сюрпризов» и что именно поэтому «бип-бип» первого спутника с такой силой ударил кое-кого на Западе по нервам. Но в Ленинграде, на Пулковской обсерватории, ее директор профессор Александр Михайлов объяснил мне, что там знали о так называемом «секрете» по крайней мере за полгода до запуска, и не только ученые Пулкова знали, но и работники десятков наблюдательных станций в Советском Союзе и в странах народной демократии! Да и вообще никакой «тайны» не было. Еще в 1956 году на одном из международных совещаний академик Л. И. Седов заявил, что Советский Союз в период МГГ намерен запустить спутники. В июне 1957 года об этом же писал в своей статье академик А. Н. Несмеянов, Слухи дошли до Вашингтона. Президент Эйзенхауэр предложил своим ракетостроителям ускорить работы в этом направлении... Откуда же это «изумление», сопровождавшее запуск советских спутников? Почему мировая пресса пришла в раж, а в НАТО поднялась паника? Почему весь этот шум выглядел так, словно советские ученые подкрались к кому- то сзади и поддали коленкой ни о чем не подозревавшему «западному миру»? Очень просто. Потому что Советский Союз оказался на этот раз в роли Золушки. Изумление и испуг некоторых господ на Западе были похожи на те чувства, которые должны были испытать богатые и строптивые сестры Золушки, когда принц надел маленькую туфельку на ее красивую ножку. На Западе просто не могли поверить, что «мужики» способны сотворить такое. Сколько раз утверждали там, что только на Западе люди высшего разряда и поэтому они должны быть победителями во всем! Эта реклама была так упорна и назойлива, что даже сами советские ученые иногда принимали ее за чистую монету. —Да, — подтвердил профессор Федоров. — Мы тоже допускали, что американцы первыми запустят спутников в космическое пространство. —Но почему? Почему? —Потому что они два года подряд только и делали, что кричали об этом. Когда я разговаривал с профессором Александром Михайловым в Пулкове, конец спутника II ожидался со дня на день. Этот обходительный старый человек, один из больших астрономов нашего времени, казалось, был явно опечален этим. Видимо, человеку свойственно все больше привязываться к созданиям рук своих: сколько кропотливого терпения и самоотверженных усилий, сколько дум и надежд носилось в космическом пространстве вместе с этим куском металла, который должен был теперь испепелиться, соприкоснувшись с атмосферой!.. Но скоро профессор обратился к будущему — к ракете, которая умчится на Луну, может быть, для того, чтобы оставить огромное пятно на ее поверхности; или для того, чтобы облететь мертвую планету и сфотографировать и показать людям по телевизору ту ее сторону, которую никогда не видал человеческий глаз; или, наконец, для того, чтобы приземлиться на этой первой дорожной станции в мировом пространстве. Ведь столько увлекательного и важного предстоит еще выяснить. Мы так мало еще знаем, а мироздание так необъятно... Когда позднее, в Москве, профессор Федоров сидел напротив меня за столом, уставленным стаканами с чаем и вазочками с конфетами и печеньем, был как раз период «междуцарствия» между спутником II и спутником III. Я все спрашивал профессора, когда же вступит на престол III, и как он будет выглядеть, и какие обязанности на себя возьмет. —А вы, случайно, не смогли бы запустить следующий к Первому мая? — спросил я.— Я в этот день еще буду в СССР и был бы счастлив посмотреть, как он взлетит в небо... —Мы не торопимся, — ответил он. —А что, третий будет тяжелее, чем первые два? Может быть, повезет парочку обезьян? —Будет еще много спутников: одни поменьше, другие побольше, одни с животными, другие без, в зависимости от того, что им будет поручено делать. Но одно несомненно: чтобы вывести на орбиту спутник с хорошей полезной нагрузкой, надо применить межконтинентальные баллистические ракеты. С ракетами среднего радиуса действия больших результатов не достигнешь... —Вот вы тренируете собак для космических полетов, — сказал я, — а человека вы не готовили? —Для этого, — произнес задумчиво профессор, — надо раньше решить проблему безопасного возвращения на Землю. В СССР работают над этим. —А кто сделает это раньше: вы или американцы? —А почему это так важно? —Потому, — ответил я, — что решение вопроса «мир или атомная война», как мне кажется, зависит среди прочего и от первенства социалистической системы в запуске искусственных спутников Земли... Член-корреспондент Академии наук СССР Михайлов сказал мне, что самая интернациональная из наук — астрономия, потому что звезды светят над всем человечеством. А профессор Федоров выразился в том смысле, что метеорологическую науку поджигатели войны не смогут использовать, так как ветры дуют во всех направлениях. Суждено ли сбыться ужасному кошмару Джека Лондона: некая шайка полусумасшедших империалистов управляет миром с какого-то межпланетного корабля, носится над Землей, угрожая непокорным народам полным уничтожением? Мне припомнился факт, ярко раскрывающий диалектику этой проблемы. Не кто иной, как бывший нацист Вернер Браун, нынешний американский ас ракетостроения, сказал на заседании комиссии конгресса США по использованию космического пространства: «Соединенные Штаты только в том случае смогут противостоять имеющемуся вызову в области использования межпланетного пространства, если будет прекращена неразумная практика, когда поддержка оказывается только тем научным исследованиям, которые служат непосредственно военным целям». Здесь, думается мне, корень вопроса. Старинная пословица утверждала, что «война — двигатель всего». Опыт истории показал другое: двигателем всего является мирный труд. В основе любого научного прогресса лежат теоретические исследования, лежит неугомонное стремление людей проникнуть в тайны природы. И не может человек науки работать творчески, если ежеминутно ему через плечо заглядывает генерал и спрашивает: «А можно из этой штуки стрелять?» Советские спутники — результат не какого-то «чрезвычайного плана», доверенного двум — трем узким областям науки. Их могла породить только совместная дружная работа огромного числа ученых самых разнообразных специальностей, их мог создать только общий подъем советской науки на ту высоту, которая дает ей право и возможность штурмовать космос. Вот почему — и профессор Федоров сказал мне это — спутники стали гордостью советских людей. Гордостью, но не чем-то вызывающим изумление, как это случилось на Западе. Спокойно и уверенно, без фанфар и рекламы, советская наука — социалистическая наука — росла как неотъемлемая часть строительства коммунистического общества. Но я не верю в чудеса и в судьбу. Я верю в другое. Есть очень ясная связь между революцией, которая началась выстрелом с крейсера «Аврора», и революцией, начало которой обозначил «бип-бип» первого спутника, — революцией, боевые силы которой рекрутируются из тех двухсот шестидесяти — двухсот девяноста тысяч молодых специалистов, которые ежегодно выходят из стен высших учебных заведений первого в мире социалистического государства. Журнал "Огонек", №2, январь, 1959
Просмотров: 2366
Дата: Понедельник, 20 Февраля 2012
Комментарии к статье:
Добавить комментарий:
|
