|
Тот, кто вошел в дом директора народных училищ Симбирской губернии Ильи Николаевича Ульянова как первый учитель его старших детей, был своеобразным человеком со сложной биографией. Над нею сейчас работают немало педагогов-диссертантов. Звали этого первого учителя маленьких Ульяновых Василием Андреевичем Калашниковым, и в жизни его были наиболее интересны две страницы: первая и последняя. Первая, когда молодой, еще не достигший двадцати лет учитель сам получил большой и яркий урок от Ильи Николаевича Ульянова, отца Ленина; и последняя, когда глубоким старцем доживал Калашников советским пенсионером в Смоленске свои последние дни. Сколько знаю, в печати еще не были освещены эти «первая и последняя страницы» жизни человека, множество раз сидевшего за столом бок о бок с маленьким Ильичем, отвечавшего на его живые вопросы и. вводившего его сестру и брата в начальные тайны грамматики и арифметики. Что же это был за человек? Во второй половине тридцатых годов еще живы были замечательные педагоги - «ульяновцы», воспитанные отцом Ленина. Как известно, Илья Николаевич был назначен в 1869 году инспектором народных училищ Симбирской губернии, а в 1874-м — их директором,— и прежде всего огромное внимание обратил на подготовку кадров. Для народных школ, на воспитание самих учителей. Под непосредственным его руководством и при постоянном личном его участии работали двухлетние курсы для подготовки учителей, открытые в Симбирске в 1869 году при уездном училище, и организованная три года спустя Порецкая учительская семинария. Мы знаем из архивных отчетов по Симбирской губернии, публиковавшихся в журнале министерства народного просвещения в 1870 и 1880 годах, что «лучшими учителями в народных школах оказались бывшие воспитанники педагогических курсов, существовавших при Симбирском уездном училище...», то есть воспитанники и выученики Ильи Николаевича Ульянова. Но мы не знаем, к сожалению,— вернее, еще недостаточно потрудились собрать и обобщить — все те педагогические приемы, какими создавал и выращивал отец Ленина свою знаменитую армию «ульяновцев», несших в глухие заволжские села, в русские, чувашские, мордовские и татарские деревни свет первого народного образования. А между тем эти приемы не только исторически ценны, но и глубоко интересны сейчас для нашей советской педагогики, поучительны и сами по себе и тем принципом, какой лег в их основу и характеризует каждый из этих приемов и всю их совокупность. Принцип этот — постоянная связь обучения с воспитанием. Илья Николаевич всегда и всюду — в бесконечных разъездах своих по губернии, беседуя с учителями, присутствуя в классе на уроках — не забывал личным примером или замечанием подчеркнуть эту связь, показать, что при передаче знаний (обучении) необ ходимо передавать ученику и нечто большее, нежели простую сумму знаний, а именно: раскрывать и связывать эти знания с чувством, воображением, поведением ученика, то есть давать ему одновременно и воспитание, усвоение культурных и нравственных навы ков. Когда я впервые прочитала в «Воспоминаниях о Ленине» Клары Цеткин слова Ильича о народном образовании, сказанные ей при личном свидании в Кремле в первые годы Октябрьской революции, я не могла не вспомнить о главном принципе Ильи Николаевича, пронизавшем всю систему его педагогических приемов. Вот эти слова Ленина: «Решающим фактором для преодоления и искоренения бюрократизма служит самое широкое образование и воспитание народа». 
Илья Ниолаевич Ульянов Объезжая как раз в тридцатые годы, когда еще многие «ульяновцы» были живы, отдельные волжские села и города, я собирала у этих глубоких стариков рассказы о педагогических приемах Ильи Николаевича. Так мне удалось сохранить кое-что от забвения и завязать переписку со старейшими «ульяновцами», главным образом чувашами, разбросанными по городам Сурску, Бугульме и другим. Документ о конце жизни В. А. Калашникова я получила в дар из Бугульмы от «ульяновца» чуваша Василия Никифоровича Никифорова (последнее перед смертью письмо Калашникова к Никифорову и его фотографическую карточку). Документ о начале жизни В. А. Калашникова я получила уже позднее, в дар от Надежды Константиновны Крупской, знавшей о моей работе. Это было длинное письмо к ней дру гого «ульяновца» — Ивана Яковлевича Зайцева. Начинаю поэтому свой рассказ именно с этого последнего письма. Н. К. Крупская пишет мне о Зайцеве (6 октября 1937 года), что ему 77 лет, он «отличник просвещенец», учительствует в Полево-Сундырской неполной средней школе Батыревского района, Чувашской АССР, имеет звание Героя Труда, большой общественник, бывший за свою советскую жизнь и председателем союза работников просвещения, и членом сельсовета, и т. д. «Иван Яковлевич — сын батрака. С 8 до 13 лет пас гусей. Страстно хотелось ему учиться, и он бежал потихоньку от отца из дома, чтобы поступить в школу. Два дня пробирался до Симбирска и, хотя опоздал к началу занятий, но все же поступил в школу, благодаря Илье Николаевичу Ульянову, который пожалел мальченку». Дальше Надежда Константиновна переходит к письму самого Зайцева. В школе, куда попал Зайцев, учителем был еще совсем молодой Василий Андреевич Калашников. И вот в первый же год, когда мальчик Зайцев сел на школьную скамью, приехал к ним в школу на урок арифметики сам директор — Илья Николаевич Ульянов. «После обеда, — пишет Зайцев,— ученикам была дана самостоятельная письменная работа... Учитель задал тему «Впечатление сегодняшнего дня». При этом он объявил, что мы можем писать о любом случае из своей школьной жизни... Все ученики... призадума лись, подыскивая подходящую тему... Мне не пришлось долго искать... так как у меня не выходило из головы посещение урока... директором Ильей Николаевичем и его объяснение плана решения задачи. Я и решил писать об этом. Я написал: «Сегодня, в 9 часов утра, во время урока математики, пришел к нам Г. директор, Илья Николаевич. Вызвали меня к классной доске и задали задачу, в которой несколько раз повторялось слово «гривенник». Я записал задачу, прочитал ее и стал планировать ход решения. Г. директор, Илья Николаевич, задал мне наводящие вопросы, и тут я заметил, что Илья Николаевич чуточку картавил и слово «гривенник» выговаривал «ггивенник». Это врезалось мне в голову и заставило думать: «Я ученик, и то умею правильно произносить звук «р», а он директор, такой большой и ученый человек, не умеет произносить звук «р», а говорит «гг». Далее я писал о кое-какой мелочи и на этом кончил сочинение. Дежурный собрал тетради и сдал учителю В. А, Калашникову. Через два дня... нам раздали наши тетради. Все бросились смотреть отметки... Учитель Калашников умышленно оставил мою тетрадь у себя. Потом, швырнув мне тетрадь в лицо, с возмущением сказал: «Свинья!» Я взял тетрадь, раскрыл ее и увидел, что мое сочинение перечеркнуто красным крестом, а в конце его стоит отметка «0» — ноль. Потом подпись. Я чуть не заплакал. Слезы выступили из глаз». И тут опять в классе появился Илья Николаевич. «Поздоровались и продолжали работу. Илья Николаевич ходил между партами, кое-где останавливался, наблюдая за работой. Дошел и до меня. Увидел на моем прошлом сочинении красный косой крест и отметку ноль, положил одну руку мне на плечо, другой — взял мою тетрадь, стал читать. Читает и улыбается. Потом подозвал учителя, спросил: «За что Вы, Василий Андреевич, наградили этого мальчика орденом красного креста и огромнейшей картошкой? Сочинение написано грамматически правильно, последовательно, и нет здесь ничего выдуманного, искусственного. Главное — написано искренне и вполне соответствует данной Вами теме». Учитель замялся, сказал, что в моем сочинении есть места, не совсем удобные для начальствующих, что будто он... Директор И. Н, Ульянов, не дав ему договорить, перебил его и сказал: «Это сочинение — одно из лучших. Читайте заданную Вами тему: «Впечатление сегодняшнего дня». Ученик написал именно то, что произвело на него наибольшее впечатление во время прошлого урока. Сочинение отличное». Потом он взял мою ручку и в конце сочинения написал: «Отлично» — и подписался: «Ульянов». Этот случай я никогда не забуду: его нельзя забыть. Илья Николаевич доказал, насколько он был добр, прост, справедлив». 
Василий Андреевич Калашников. Снимок 1930 года. В. А. Калашников, тогда еще совсем зеленый юноша, обнаружил перед отцом Ленина старое, чиновничье отношение к «начальству», то ненавистное Илье Николаевичу чинопочитание, которое он энергично изгонял из народных училищ. Как живой, встает перед нами Илья Николаевич в бесхитростном рассказе Зайцева. Но и молодой учитель Калашников встает в этом рассказе, как живой. Он еще не побывал на выучке в организованной Ульяновым семинарии или на педагогических курсах: ведь курсы были созданы только осенью того учебного года, когда произошел рассказанный случай, а семинария — лишь спустя три года. Но первый ульяновский урок уже был дан Калашникову, дан самим директором народных училищ, и мы легко можем представить себе, какое сильное впечатление произвел этот урок на молодого учителя, как отличался он от всего, что приходилось Калашникову слышать и усваивать раньше от «власть имущих». Таково было начало педагогической деятельности Калашникова, через несколько лет ставшего первым учителем детей Ульяновых. Спустя много десятков лет, в 1935 году, один из старейших «ульяновцев», учитель чувашской школы В. Н. Никифоров, написал Калашникову, доживавшему свои дни в Смоленске, письмо с просьбой сообщить, кого из старых сослуживцев или учеников сохранил он в своей памяти и как живет и здравствует он сам. В. А. Калашников ответил ему 10 февраля 1935 года. Как и все «ульяновцы» и не в пример многим другим старикам его лет, он свободно пишет новой орфографией, тонким и острым почерком с наклоном направо и без особенных следов дряхлости: «Дорогой Василий Никифорович! Время давнее — 60 лет тому назад — Вы напомнили мне, но некоторые лица и события глубоко запечатлелись в памяти» . 
Василий Никифорович Никифоров. Снимок 1983 года. Он вспоминает своих учеников и обстоятельства их жизни говорит о том, как «болел грудью» в молодости — и это помешало ему достигнуть желаемого (вероятно, высшего образования и специализации)— и, наконец, о своей старости, ставшей в советскую эпоху такой светлой и радостной. «Зато теперь я, верно, слишком поднял тон на счет своего здоровья, так что для восстановления истины этот тон я должен понизить. Во-первых, 80 лет мне исполнится только наступающей весной, а теперь мне еще стыдно равняться с действительными стариками, которые ведут за собой молодежь в полевых работах и переходах пешком; во-вторых, у меня уже нередко чувствуется старость в ногах. Так что физически я уже накренился, но, благодаря моей счастливой внутренней жизни, я чувствую как бы какой-то каркас, который и поддерживает во мне фигуру еще годного на что-то че ловека... В Москве я был в последний раз в 1929 году. При встречах сестры (имеются в виду сестры Ленина. — М. Ш.) весьма ласковы. С Анной Ильиничной мы отвели душу в воспоминаниях далекого Симбирска... До 29-го года я имел общественную нагрузку: работал в О. Д. Н. (общество «Долой неграмотность».— Ред.), но заболел сам, а потом моя жена и я уже отстали от общественной работы. Вот уже 4 года, как умерла жена и я остаюсь в стороне от всякой общественности. Иногда только приглашают в школы, к пионерам и разным организациям, провести беседу о детстве Вл. И. Ленина — вот и вся моя деятельность. Посылаю вам свой портрет в группе пионеров в санатории у нас под Смоленском. Бледный снимок, но хорошо говорит за меня. Справа вожатая и врач, все остальные пионеры лагеря. Это, конечно, только часть пионеров — их было 400 человек». Снимок с пионерами, о которых с такой гордостью пишет первый учитель (Владимира Ильича, да и все его письмо — прощальный привет старому другу перед близкой смертью (Калашников умер через два с половиной месяца после написания этого письма: 26 апреля 1935 года) — хорошо говорят за него. Урок, полученный юношей от Ильи Николаевича на заре его педагогической деятельности, не прошел для Калашникова даром. И какая чудная, светлая старость у этого 79-летнего человека, на долю которого выпало великое счастье — получить урок от отца Ленина и заниматься с сестрой и братом Ленина, постоянно встречаясь при этом и с маленьким Лениным! Он еще не чувствует себя вправе называться стариком в Советской стране, где люди старше его, шагнувшие за восьмой десяток, ведут за собой молодежь в полевых работах… Всего два документа, но они так исторически конкретны, что на основании их встает живой образ и проходит целая человеческая жизнь, до мелочей связанная со своим временем и обстановкой. Художнику легко было бы воскресить на основе только двух документов цельный портрет человека. И это большой урок для искусства, помогающий художнику учиться у жизни, у документа той кровной связи исторического прошлого со своим современником, без понимания которой нет и не может быть и глубокого проникновения в современность. Мариэтта ШАГИЯН Журнал "Огонек", №4, 1959
Просмотров: 4942
Дата: Среда, 23 Мая 2012
Комментарии к статье:
Добавить комментарий:
|
